Белый конь - Страница 49

— Идем, я сказал. — Старый лодочник схватил его за руку повыше локтя, перешагнул через скамью и перетащил Луку за собой.

Они вышли на улицу.

Волнение и гнев дяди Ладо показались Луке совершенно неоправданными. Дядя Ладо вдруг стал на себя не похож, лицо его напряглось и вытянулось. Узкие, погасшие глаза вспыхнули и расширились. Он, наверное, и сам не чувствовал, как крепко сжимал руку. Лука морщился от боли и думал: «Только бы отпустил, и черт с ними, с вещами».

— Идем со мной. Может, мы наткнемся на него где-нибудь! — Дядя Ладо отпустил Луку и быстро зашагал по улице в сторону церкви.

— Дядя Ладо, мне стыдно, я совсем голый! — Высвободившись из железных тисков, Лука облегченно вздохнул.

— Стыдно было, когда ты позволил себя провести. Терпеть не могу, когда кого-то обманывают… Пусть он только попадется мне в руки!..

Возле церковного двора Лука заметил Маико. Она стояла с какими-то тремя девочками. Все четверо оживленно беседовали и грызли семечки.

Лука как сумасшедший помчался назад. Даже не предупредив дядю Ладо, он устремился к дому.

Пристыженный Лука, с видом раскаявшегося грешника, предстал перед тетушками. Старые девы, конечно, ужаснулись тому, как бессовестно облапошили и ограбили их племянника, но вся тяжесть вины тем не менее легла на плечи отца Луки. Как мы уже говорили, он был источником всевозможного зла, так считали старые девы. И Лука олух и лоботряс только потому, что он вылитый отец. Лука соврал — опять же отец виноват, потому что он лгун и обманщик. Лука вернулся домой с опозданием, или задержался у друзей, или гонял мяч, играл в лахти или отурму — все равно отец виноват, потому что он всю жизнь только и думал о том, как провести время и развлечься.

Лука предпочитал, чтобы буря разразилась над его собственной, а не над отцовской головой. Когда дурно отзывались об отце, он злился и обижался. Мягкое и отходчивое сердце по капле наполнялось ядом и желчью. Прикусив язык, он видел и наблюдал за бессмысленной суетой тетушек, и тонкое чутье ребенка подсказывало ему, что эта суета была рассчитана на него, имела воспитательное значение: смотри, мол, сколько мы трудимся, а ты — лодырь и бездельник, как и твой отец, не знаешь, чем себя занять.

Иногда он думал, что близнецы-тетушки только затем и появились на свет, чтоб его мучить. Они ежеминутно искали повод, чтобы выбранить и наказать Луку. Кроме того, что они одинаково одевались, они так же одинаково мыслили, имели одинаковое представление о явлениях и предметах и поэтому с редким согласием выступали против Луки. А в последнее время они придумали для него самую жестокую пытку: бранить отца.

Лука сидел, набрав в рот воды, мечтал о мести, о расплате. Старушки были так похожи друг на друга, что до прошлого года Лука не различал, которая тетя Нато, а которая тетя Нуца.

Они были одного роста, долговязые, сухопарые, у обеих были длинные морщинистые руки, большие черные глаза, довольно прямой маленький нос; ни единого седого волоска, если не считать белой пряди, которая с девических лет пролегла в их черных волосах. Лука слышал от матери и от многих других, что лет пятьдесят назад его тетушки считались настоящими красавицами.

Лука хорошо помнил, как они сердились и как бранили его, когда он путал их имена. Хоть бы эта седая прядь была бы у них с разных сторон, часто думал Лука, тогда бы не так трудно было их различать.

Теперь, раздосадованный, он дал себе слово никогда не называть тетушек их настоящими именами: тетю Нуцу он будет называть тетей Нато, а тетю Нато — тетей Нуцой. Он был убежден, что это приведет тетушек в исступление.

Но, поделившись своим решением с Андукапаром, он почувствовал, что тот отнесся к его плану неодобрительно. Это было заметно по холодному выражению лица, и к тому же Андукапар, раскатывающий по балкону на своем кресле, вообще перевел разговор на другую тему и спросил:

— На какой улице теперь ваша школа?

Лука счел план отмщения провалившимся и, опираясь на балконные перила, стал смотреть на Куру. Снова вспомнил свое утреннее поражение.

Внутренне он все-таки не был убежден, что Конопатый обманул его и украл одежду. Скорее всего, не нашел наш двор, думал Лука и надеялся непременно встретить завтра рыжего Альберта на месте их знакомства. Он, конечно, будет там, и там же в ожидании хозяина будет лежать одежда Луки, так же аккуратно сложенная, как он оставил ее Альберту.

Так Лука и поступил. Наутро отправился к Верийскому мосту. До нынешней площади Марджанишвили, где тогда еще стояла немецкая кирха, он доехал на троллейбусе. Потом вернулся назад и неторопливо побрел по Ленинградской улице к своей бывшей школе. Одежда, из-за которой возникло столько неприятностей, за один этот день стала ему ненавистной, и, несмотря на то что его оставили в дырявых башмаках и старых брюках, он с удовольствием бы отказался от пропавших вещей навсегда.

Миновав Ленинградскую улицу, он повернул налево. Вскоре появилась и его школа — теперь военный госпиталь. У подъезда по-прежнему стояли солдаты. Там же было наклеено объявление. Лука прошел мимо подъезда и пошел по улице вдоль забора. Впереди он увидел три темно-зеленые санитарные машины. Они осторожно, одна за другой въезжали в ворота. Когда Лука подошел к воротам, усатый солдат запирал ворота на замок. А в глубине двора зеленые санитарные машины ползли медленно, как на параде.

Лука перешел на другую сторону улицы и по узенькому ухабистому проулку спустился к Куре. Ему очень не хотелось идти туда, и он мечтал, чтобы Конопатого там не оказалось. Но если другие могли усомниться, то Лука знал наверняка, что огненно-рыжий Альберт должен был ждать его на берегу Куры.