Белый конь - Страница 13

Они молча поднимались по каменной лестнице.

Ладо думал, что она кончится за первым же поворотом, но ступенькам все не было конца. Теперь справа тянулась белая стена церкви с единственным узким, тускло светящимся окном. Из этого окна свет также не выливался наружу, словно его бережно копили внутри и на улицу не выпускали.

Дома теперь оставались внизу. Виднелись крыши — снежные треугольники, четырехугольники, крутые или покатые, освещенные или погруженные во мрак.

Когда они поднялись еще выше, им открылся весь город, и Ладо в изумлении взирал на мерцающее огнями пространство.

Рыбак привык смотреть на город с берега Куры — таким он его и узнал и таким воспринимал. Снизу смотрел на деревья, дома, мосты. Оттуда все казалось большим, высоким…

Тасо остановилась.

— Пришли, — сказала она.

Они стояли перед двухэтажным домом. На уровне плеч Ладо светились на темной кирпичной стене три окна.

— Я здесь живу, — сказала Тасо, указав рукой на темное, неосвещенное окно. — Что ты будешь делать, где переночуешь?

— Не знаю.

— Оставайся у меня.

Ладо было приятно стоять рядом с Тасо. Глаза ее светились в темноте, но свет этот не скапливался в ней самой, а проливался в душу Ладо и наполнял ее бескорыстием. Рыбак стоял перед этой хрупкой девушкой, удивляясь своей кротости и покорности, и, радуясь, как ребенок, глядел в ее ясные глаза. Но час был поздний, город спал… «Пойду, — подумал он, — путь долог».

— Долог путь, долог, — повторил он вслух и пошел. Некоторое время он шагал, опустив голову… Когда обернулся, увидел, что и в окне Тасо зажегся свет.

Не такой уж долгий путь прошел Ладо — ту ночь скоротал он у немого Тома и остался у него насовсем.

Теперь в беленой известковой хибаре жили двое. Неделями не слышал Ладо человеческой речи, да и сам рта не раскрывал: с немым был нем.

Он подолгу сидел на утесе и не сводил глаз с противоположного берега. Видел свою лодку, привязанную там же, где всегда, мельницу, которая продолжала крутиться, детей, играющих во дворе. Мако по-прежнему выносила таз с водой и окатывала сорванцов. Хлопотали на балконах соседи — развешивали во дворе белье, мыльную воду сливали в Куру. Степанэ все так же сидел под липой и следил за своей мельницей… Только Юлии не было видно…

В феврале настали теплые дни.

Однажды Тома ушел на базар, а Ладо, по обыкновению, сидел на утесе. Вдруг в пролете моста показался плот. Рыбак поспешил навстречу. Плотовщики слаженно работали шестами, направляя плот к берегу. Теперь Ладо бежал вдоль берега и кричал: «Скорее бросайте веревки!» Двое подошли к самому краю плота и швырнули на берег толстые веревки. Одну Ладо не сумел ухватить, вторая упала на отмель.

Веревка, извиваясь, как змея, заскользила прочь, — Ладо едва успел ее поймать. Перекинув ее через плечо и пропустив под мышкой, он изо всех сил тянул на себя плот, упираясь ногами в прибрежные камни, но плот плыл по течению, увлекая его за собой. Ладо изо всех сил напряг мускулы, склонил вбок жилистую шею — и тут его глаза столкнулись с чьим-то до боли знакомым взглядом…

На балконе стояла Юлия.

Ладо повернул голову и пригляделся получше: это была Юлия. Обхватив балконный столб и всем телом перегнувшись через перила, она смотрела на Ладо.

Ладо почувствовал, как слабеют колени. Один раз он даже упал, с трудом поднялся, выпрямился и снова потянул на себя плот. Не сводя с Юлии глаз, он всем телом тянулся к ней, но плот тащил его вниз.

Юлия становилась все меньше. Потом ее закрыла мельница. Колесо вертелось, и казалось, оно целой сотней рук бьет Юлию по лицу. Ее лицо то возникало на миг, то скрывалось за лопастью колеса. Юлия поднималась на цыпочки, наклонялась в сторону, но мельница постепенно заслонила ее.

Ладо тащил плот. Вытянув шею, он хотел еще хотя бы раз увидеть Юлию, то тщетно! Перед ним стояла только старая мельница.

Ладо выдохся.

Плотовщики с криком соскочили с плота, по пояс очутившись в воде, с бранью выбрались на отмель, и все вместе взялись за канат.

Ладо молча сносил их нападки. Помог им привязать плот и, обессиленный, побрел к лачуге.

Там он упал на тахту и до утра провалялся без сна.

Такого половодья на Куре припомнить не мог никто.

Река не умещалась в берегах. С ревом катила свои мутные, сильные волны.

Мельница Степанэ боролась с волнами. Вода снесла висячий мостик и теперь напирала на мельницу. Волна накатывала на волну. Уже сломаны были перила. Перепуганные крысы карабкались на дощатый настил. Колесо вращалось с небывалой скоростью. Так быстро оно не вращалось никогда прежде. Казалось, что оно спешило разом пройти весь оставшийся до конца жизни путь.

Один Степанэ знал, что творилось с мельницей. В ковше не было зерна… Да если бы оно и было, жернова все равно не выдержали бы такого бешеного вращения.

Мельница развалилась… Скрипела, стонала, хрипела…

Мельник метался по балкону бабки Мако, бился как безумный об стену в бессильной ярости.

Внезапно раздался оглушительный свист… Но на сей раз река несла не человека и не собаку…

Соседи высыпали на свои балконы.

Кура несла мельницу. Чья она, разобрать было трудно — все мельницы походили друг на друга, как близнецы!..

Степанэ изменился в лице. Он взбежал на второй этаж и теперь оттуда стал смотреть на разлившуюся Куру: мельница приближалась, покачиваясь, похожая на дракона, машущего огромным крылом. Глубоко сидящая в воде, она неотвратимо приближалась. Когда она поравнялась с балконом, Степанэ схватился за голову и зажмурил глаза. Раздался оглушительный треск, сопровождаемый воплями женщин.