Белый конь - Страница 125

125

Мы дружно взялись за корзину с двух сторон и направились на улицу Платона. За два месяца Зизи заметно изменилась. Сначала я не понял, в чем причина метаморфозы, но по дороге заметил, что она сделала короткую стрижку и покрасила волосы в соломенный цвет, выщипала брови, оставив над глазами две тоненькие дужки, изогнутые полумесяцем. Вместе с тем она показалась мне побледневшей и похудевшей. Возможно, впрочем, впечатление это создавалось за счет свободного платья с высокими плечами и туфель на толстой деревянной подошве. Единственное, что сохранилось, — это резкий запах домашних кремов.

Увидев Зизи, я сразу, чутьем понял, что на экзаменах она провалилась…

Так мы шли, взявшись с обеих сторон за корзину, — ноша стала легче, и я шагал свободно. Разговаривая с Зизи, я заметил идущего навстречу школьного товарища, Дурмишхана Цилосани, обрадовался, уверенный, что он сейчас тоже меня узнает и мы поздороваемся. Но он прошел мимо, даже не взглянув, — не узнал или не захотел узнать? Хотя зачем ему избегать меня?

— Знаешь, как я по тебе соскучилась, — говорила Зизи. — И по другим, особенно по Анано.

— Я тоже скучал. Наверное, и Анано по тебе скучает.

— Как поживает отец, он вернулся невредимый?

— Невредимый! Ненавижу это слово.

— Эх! — вздохнула Зизи.

— Что такое? — спросил я.

— Ничего.

— Как так «ничего»? — будто не понял я.

— Не смогла я сдать… Провалилась.

— Но все же, что тебе сказали?

— Что мне могли сказать? Приходи, сказали, на будущий год… Я сама виновата. Разве так на экзамен приходят? Я толком не знала даже, что сдают.

— В деревню сообщила?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю, что делать. Если сообщу матери, она увезет меня отсюда, а если увезет, то как же я буду готовиться?

— Опять туда же сдавать хочешь?

— Конечно!

— Может, попробуешь в другое место?

— Если и десять лет понадобится, все равно туда сдам.

— А матери сказала, что зачислили?

— Я написала ей, что взяли вольнослушателем… Я здесь познакомилась с девочками и ребятами, они хорошие. Иногда на лекции буду ходить… Озо, нельзя мне в деревню, совсем от жизни отстану.

— Что тебе сказать? Пожалуй, и впрямь лучше, если ты останешься здесь.

— В конце концов, если станет трудно, начну работать! Пойду на завод, там мне хлебные карточки дадут и в городе пропишут. Как ты думаешь, а?

— Воля твоя, Зизи, я одного лишь хочу… Хочу, чтобы тебе хорошо было.

— Осенью откроется сезон, буду в театры ходить, все спектакли посмотрю… Был бы у меня опыт, сдала бы как пить дать. Станцевала и спела я лучше всех. Такого слуха и чувства ритма, как у меня, ни у кого там не было.

У подъезда, выкрашенного в красновато-коричневый цвет, она остановилась: «Я здесь живу», — и свободной рукой толкнула дверь. Дверь эта в глухой кирпичной стене была очень похожа на подъездную, вот я и подумал, что мы входим в здание. Но за распахнутой дверью я увидел чистый, ухоженный тбилисский дворик с балконами и галереями. Чтобы войти во двор, нужно было спуститься ступенек на пять-шесть вниз.

— Ну и жара, я задыхаюсь! — сказала Зизи и носовым платком вытерла пот со лба, потом почти шепотом предупредила: — Моя старуха со странностями, ничему не удивляйся.

Я взялся за корзину обеими руками, поднял ее и мигом перенес через двор. Был воскресный вечер, во дворе и на балконах были люди, и мое появление с корзиной должно было произвести фурор, так и случилось. Поднялся переполох: «Чья это корзина?» — но по лестнице быстро сошла Зизи, и все стало ясно. Она ввела меня на галерею.

Войдя в дом, я положил корзину и, заранее напуганный, собирался сразу попрощаться и уйти, чтобы не столкнуться со старухой. Но Зизи остановила меня, и тут из комнаты вышла старая женщина, о которой Зизи только что высказалась столь пренебрежительно. Со слов Зизи я представил ее злобной, как в книгах, жадной старушенцией, но навстречу мне вышла дама с приятной наружностью — статная, высокая, седая. Черты лица были утонченные, правильные, хоть и в глубоких морщинах. На носу блестело золотое пенсне. Выйдя из комнаты, она спросила: «Что происходит?» — и, увидев меня, вежливо поздоровалась.

Я все же до конца первому впечатлению не поверил, хоть она и пригласила меня в комнату, усадила за обеденный стол, над которым куполом нависал большой зеленый абажур. Я сидел настороже и ждал, что вот-вот начнутся странности. Зизи я верил, но старая дама сегодня свои странности обнаруживать, кажется, не собиралась.

Я с удовольствием остался и выпил чашку чаю. Остался, потому что мне здесь понравилось: честно говоря, никогда еще не попадал я в столь уютную обстановку. Я даже немного позавидовал Зизи.

И стол, и покрытая ковром грузинская тахта, и шкафы, книжные полки, кровать, ширма — все было расположено таким образом, что в комнате избытка мебели не ощущалось. Особенно мне понравился тот уголок, где у книжных полок стояли низкий столик и кресло.

Мы молча пили чай с виноградным вареньем, похожим на то, какое варила Зизина мать. Готовили его на виноградном соке без сахара, и получалось вкусно.

Оба окна были открыты. На дворе уже стемнело, стояла тишина.

Выпив чаю, хозяйка принесла папиросу и пепельницу. Она закурила, пуская кольца дыма в сторону открытого окна. Потом мы потихоньку разговорились, и она заинтересовалась, кто я, где учусь. Я рассказал ей, что родился и вырос в Тбилиси, в этом квартале, она же заметила, что пребывание в деревне на мне сказалось, — я выгляжу здоровым и бодрым.

125