Белый конь - Страница 122

122

Я проводил его взглядом — он шел четким военным шагом, твердо и уверенно.

Почти до полуночи ждали мы с Анано возвращения отца. Багаж был уже сложен, и Анано, как видно, нервничала. Один раз у нее сорвалось: «Куда он запропастился? Уж не забыл ли, что вам завтра ехать?» Потом сама себя успокоила: «Бывает. Вся деревня, наверное, собралась у Квалиашвили — кто его отпустит?»

Проснувшись утром, я услышал, что отец разговаривает с Анано. Как я догадывался, вчера он дома не ночевал. Разговор накалился, и я понял, что прав: отец вернулся недавно.

— Ты и вчера к Маро ходил? — спросила Анано.

— Что я там потерял? — отец засмеялся.

— Зачем обманываешь, я-то тебя знаю.

— Да нет же! — смеялся отец.

— Не смейся, Сандро!

— Допустим, был, ну и что?

— Мало на тебя в ту ночь женщины помоев вылили?

— Не их дело, к кому я хожу.

— Сам подумай, что говоришь!

— Дело говорю. Я ведь не насильно к ней ворвался. Все добровольно… А значит, никто в это нос совать не должен. Ясно? И еще. Можно ли меня обвинять в этом сейчас? Знаешь, откуда я вернулся, через какой ад прошел? Расскажи я им, в каком огне побывал, что перенес, у них бы волосы дыбом встали. Скажи, пожалуйста, не простили! Не успел с войны вернуться, как женщину оскорбил… Неужто забыли, что я и до войны туда ходил? Двое хотят встречаться и встречаются… У нее мужа нет, у меня — жены!

— Это не оправдание, Сандро!

— Знаешь, что главное, Анано? Мы с этой женщиной друг другу не врем. Я чист перед ней, она — передо мной.

— Может, друг перед другом вы и правы, черт с вами! Но прав ли ты перед ребенком?

— Перед каким ребенком?

— Забыл, что у тебя сын есть?

— Да-а.

— Ты думаешь, он слепой и глухой? Ничего не видит и не слышит? Ночью, когда ты на цыпочках со двора крался, думаешь, он не слышал? Я вышла на балкон, и он там стоял…

— Что, что он сказал?

— Что он мог сказать? Он молчал, но я ведь заметила…

— Озо уже не ребенок, он мужчина и как мужчина меня поймет!

Стоило Анано упомянуть меня, как отец сник, сразу прыть утратил. Он попытался бороться, но теперь защищался все беспомощнее, а под конец оружие сложил и сдался на волю младшей сестры. Да, хорошо я знал Анано — заранее чувствовал, что это произойдет. Разговор она завела с умыслом, чтобы напомнить о сыне, который невольно следил за каждым отцовским шагом и болезненно все увиденное переживал. Анано, конечно же, преувеличивала. Ночной переполох меня взволновал, и я боялся, что он повторится, остальное же переживал не столь болезненно, как рисовала Анано, хотя осадок в душе остался.

— Хорошо, хорошо! — прервал ее отец. — Что было, то было, не поправишь.

Наверное, их разговор на этом бы не кончился, но тут кто-то позвал Анано со двора. Я отчетливо услышал детские голоса и выглянул из открытого окна. Голос слышен, а человека не видно.

— Тетя Анано!

Анано вышла на балкон и крикнула:

— Открыто!

Калитка со скрипом отворилась, и во двор зашли трое — Илоевы дети: первыми вошли девочки, за ними просунул в калитку курчавую голову мальчик, почему-то осмотрелся кругом, внимательно оглядел двор и тоже вошел, встав между сестрами.

— Можно, тетя Анано? — спросила старшая.

Я узнал голос, это она звала с улицы Анано.

— Что за вопрос? Входите, входите! — Анано сбежала по лестнице навстречу детям. Потом она обняла всех троих за плечи и повела к дому.

Они послушно дошли с ней до лестницы, но там остановились и ни с места. Сколько ни уговаривала их Анано, они ни в какую на балкон подняться не хотели.

Когда я видел Иловых детей, на меня накатывало необъяснимое чувство. Я и жалел их и в то же время испытывал почтение, словно они меня старше.

Анано сдвинуть детей с места не смогла. «Сейчас», — сказала она и взбежала по лестнице. Я быстро натянул брюки, вылез через окно и подошел к детям. Все трое стояли, опустив головы, на меня не глядя. А я смотрел на них, как на выпавших из гнезда птенцов, спасение которых только от меня и зависело. Я осторожно погладил всех троих по голове. Не могу сказать, чтобы моя ласка пришлась им по душе: они насупились и нахохлились. Может, застеснялись меня, как чужого?.. А возможно, они не приняли проскользнувшую жалость. Я же страстно хотел, чтобы они запомнили меня. И запомнили как человека, который расположен к ним по-доброму и на которого они всегда могут положиться в будущем. Моего порыва дети не поняли. Но я, не теряя собственного достоинства, потрепал их по головам еще раз.

Анано вышла на балкон вместе с отцом, приговаривая: «Это Илоевы дети, они хотят тебя видеть… Ты ведь хорошо помнишь Ило?» «Еще бы не помнить», — развел руками отец и взглянул на детей с балкона. Все трое обратили большие лучистые глаза на мужчину в военной форме, с орденами и медалями на груди. С надеждой и упованием, изумлением и восторгом стояли они перед ним, как перед спасителем, как перед богом, как перед неземным чудом.

— Дядя Сандро, — после долгого колебания решилась заговорить старшая. — Вы сегодня уезжаете?

— Да, детка, собираемся ехать сегодня.

— Дядя Сандро… может…

— Говори, детка, говори! Не стесняйся! — подбодрил ее отец.

— Вы нашего отца не встречали? На фронте… Может, случайно где-нибудь встретили… дядя Сандро.

Наступило тяжкое молчанье. Я этого выдержать не смог, взбежал по лестнице и бросился в дом. У меня комок к горлу подступил, и, сунув руки в карманы, я нервно заметался по комнате, натыкаясь на стены. Я слышал растерянный голос отца, он, что-то объясняя детям, говорил отрывисто. Возможно, успокаивал их, вселял надежду: «Если не сегодня, то завтра отец ваш вернется обязательно». Что еще мог он сказать детям? Наверное, искал самые насущные слова.

122